Встать под знаменем котов Будь готов! - Всегда готов!
Р.де Ларош "Как разговаривать с кошкой"
Немного цитат из книги:
История отношений писателей и художников с кошками так же продолжительна, как и всеобщее восхождение по пирамиде вечности.
Фонтанель, прежде чем вынести свои рассуждения на суд читателей, зачитывал их своим маленьким питомцам. И стоило лишь одному из них моргнуть или зевнуть, как это могло привести к замене слова, подбору более выразительного определения и даже к критическому пересмотру стилистики текста, повышению тональности голоса или же снижения ее до шепота.
Шатобриан отмечал их независимость, Байрон — их красоту, лишенную всякого тщеславия, Бодлер говорил о золотых точках, которыми «тускло отливают их мистические зрачки».
Теофил Готье был убежден, что «кошка — это животное-философ, которое не меняет ни с того ни с сего свои привязанности». Эдмон де Гонкур, напротив, утверждал, что бессмысленно сопоставлять философию и кошек. «Я изучил и то, и другое, — отмечал он, — мудрость кошек есть нечто абсолютно совершенное». «Человек цивилизован в той степени, в какой он понимает кошку», — утверждал Джордж Бернард Шоу. «Если вы хотите изображать людей, то исследуйте сначала поведение кошек», — советовал Олдос Хаксли.
«Они продвигаются, ступая с монаршей отрешенностью, в согласии с законом всемирного тяготения», — утверждал Джозеф Делтей. «Кошка — это само очарование, такт в когтях», — поэтизировал Селин. А вот Кокто: «Я обожаю кошек, потому что я люблю свой дом и потому, что они постепенно становятся его зримой душой. Это разновидность активной тишины, исходящей из пушистой шерсти, глухой к командам, призывам и порицаниям». Мнение Леонора Фини таково: «Кошка рядом с нами — это теплый, пушистый, усатый и мурлыкающий подарок потерянного рая».
Пьеру Марку Орлану довелось видеть своего кота, умирающего от любви к кошке, которую он встречал в одно и то же время на Сен-Сир-сюр-Моран и которая никак не реагировала на все его предложения о свидании — она была витринным чучелом. В «Отверженных» Гюго утверждает, что Бог, удрученный тем, что создал сначала мышей, решил исправить свою ошибку и придумал кошку. «Это опечатка мыши, — уверенно заявил писатель, — мышь плюс кот — этот опыт получен и исправлен Создателем». А Маларме, который прощал своему Нежу замазанные «хвостом» строчки в поэмах: он писал их, когда его кот «прогуливался» по столу... А Веронес, Ле Нен, Майоль, Мане, Же-риколт, Делакруа, Модильяни? А художники долины Нила, которые всегда почитали их и ваяют скульптуры вот уже пять тысячелетий? А схожесть сиамских, бирманских и перуанских кошек? Короче, хотя мы и не пребывали в абсолютном единодушии (Лафонтен, например, их почти не признавал), эта антология может занять страницы и страницы, бесконечно продолжаясь. С годами вкусы меняются. В этом случае остается престиж.
Робер де Ларош — один из тех писателей, кто сам содержал несколько кошек в разный период их существования. И всеми ими был очарован. Желание слышать рядом с собой мурлыканье, ласкать или при случае почесать котов, конечно, по их соизволению, никогда не оставляло его. Он автор замечательной книги «Кошки Венеции». Какое-то время в году он проводит на вилле Тинторре и в Каналетто, но, где бы он ни был, умеет везде ухаживать за кошками: «Я кот, который повсюду гуляет в одиночестве, и весь мир создан для меня».
Очередное произведение Робера де Лароша — это, безусловно, гимн грации, спокойствию, степенности, свободолюбию, почтительности, корректности, выдержке (приютить у себя дома кота — не правда ли, это означает взять на себя обязанности сроком на несколько лет, раз уж так сложилось?). Но ведь и наша повседневность ставит перед нами порой фантастические и невероятные вопросы, ведь так? И что же мы скажем, глядя им в глаза? Что сами множим царство их грез? Безгранично нам доверяя, завораживая своими тайнами, они знают, пожалуй, что мы не в состоянии их постичь.
Франсис Жамм признавался, что он никогда не мог наклониться «к самцу без глухого страха». Невозможно представить, чтобы такое же впечатление испытывал бы и Робер де Ларош. Несомненно, как и Тьерри Молнье, он догадывался, что является для них «полубогом-полукузеном». Но, поглаживая их шерстку, вглядываясь в их глаза, пытаясь разгадать их тайну, он, кроме всего, своими рассказами прививает нам чувство любви к этим существам.
Луи Нюсера
читать дальше
Немного цитат из книги:
История отношений писателей и художников с кошками так же продолжительна, как и всеобщее восхождение по пирамиде вечности.
Фонтанель, прежде чем вынести свои рассуждения на суд читателей, зачитывал их своим маленьким питомцам. И стоило лишь одному из них моргнуть или зевнуть, как это могло привести к замене слова, подбору более выразительного определения и даже к критическому пересмотру стилистики текста, повышению тональности голоса или же снижения ее до шепота.
Шатобриан отмечал их независимость, Байрон — их красоту, лишенную всякого тщеславия, Бодлер говорил о золотых точках, которыми «тускло отливают их мистические зрачки».
Теофил Готье был убежден, что «кошка — это животное-философ, которое не меняет ни с того ни с сего свои привязанности». Эдмон де Гонкур, напротив, утверждал, что бессмысленно сопоставлять философию и кошек. «Я изучил и то, и другое, — отмечал он, — мудрость кошек есть нечто абсолютно совершенное». «Человек цивилизован в той степени, в какой он понимает кошку», — утверждал Джордж Бернард Шоу. «Если вы хотите изображать людей, то исследуйте сначала поведение кошек», — советовал Олдос Хаксли.
«Они продвигаются, ступая с монаршей отрешенностью, в согласии с законом всемирного тяготения», — утверждал Джозеф Делтей. «Кошка — это само очарование, такт в когтях», — поэтизировал Селин. А вот Кокто: «Я обожаю кошек, потому что я люблю свой дом и потому, что они постепенно становятся его зримой душой. Это разновидность активной тишины, исходящей из пушистой шерсти, глухой к командам, призывам и порицаниям». Мнение Леонора Фини таково: «Кошка рядом с нами — это теплый, пушистый, усатый и мурлыкающий подарок потерянного рая».
Пьеру Марку Орлану довелось видеть своего кота, умирающего от любви к кошке, которую он встречал в одно и то же время на Сен-Сир-сюр-Моран и которая никак не реагировала на все его предложения о свидании — она была витринным чучелом. В «Отверженных» Гюго утверждает, что Бог, удрученный тем, что создал сначала мышей, решил исправить свою ошибку и придумал кошку. «Это опечатка мыши, — уверенно заявил писатель, — мышь плюс кот — этот опыт получен и исправлен Создателем». А Маларме, который прощал своему Нежу замазанные «хвостом» строчки в поэмах: он писал их, когда его кот «прогуливался» по столу... А Веронес, Ле Нен, Майоль, Мане, Же-риколт, Делакруа, Модильяни? А художники долины Нила, которые всегда почитали их и ваяют скульптуры вот уже пять тысячелетий? А схожесть сиамских, бирманских и перуанских кошек? Короче, хотя мы и не пребывали в абсолютном единодушии (Лафонтен, например, их почти не признавал), эта антология может занять страницы и страницы, бесконечно продолжаясь. С годами вкусы меняются. В этом случае остается престиж.
Робер де Ларош — один из тех писателей, кто сам содержал несколько кошек в разный период их существования. И всеми ими был очарован. Желание слышать рядом с собой мурлыканье, ласкать или при случае почесать котов, конечно, по их соизволению, никогда не оставляло его. Он автор замечательной книги «Кошки Венеции». Какое-то время в году он проводит на вилле Тинторре и в Каналетто, но, где бы он ни был, умеет везде ухаживать за кошками: «Я кот, который повсюду гуляет в одиночестве, и весь мир создан для меня».
Очередное произведение Робера де Лароша — это, безусловно, гимн грации, спокойствию, степенности, свободолюбию, почтительности, корректности, выдержке (приютить у себя дома кота — не правда ли, это означает взять на себя обязанности сроком на несколько лет, раз уж так сложилось?). Но ведь и наша повседневность ставит перед нами порой фантастические и невероятные вопросы, ведь так? И что же мы скажем, глядя им в глаза? Что сами множим царство их грез? Безгранично нам доверяя, завораживая своими тайнами, они знают, пожалуй, что мы не в состоянии их постичь.
Франсис Жамм признавался, что он никогда не мог наклониться «к самцу без глухого страха». Невозможно представить, чтобы такое же впечатление испытывал бы и Робер де Ларош. Несомненно, как и Тьерри Молнье, он догадывался, что является для них «полубогом-полукузеном». Но, поглаживая их шерстку, вглядываясь в их глаза, пытаясь разгадать их тайну, он, кроме всего, своими рассказами прививает нам чувство любви к этим существам.
Луи Нюсера
читать дальше
